Семинар профессора Л.В. Щербы

Ленинградский университет, филологический факультет…

«Однажды мой приятель и однокурсник Дима Обломиевский спросил:

- Ты в семинаре профессора Щербы не был? Это - выдающийся лингвист, ведет очень интересные занятия на тему «Лингвистическое толкование стихотворений Пушкина».

Я сказал:

- Это для нас не обязательно...

- Не обязательно, но очень интересно. Приходи. Это в фонетическом кабинете. В среду, с девяти до часа.

Я пришёл одновременно с Обломиевским. Сели за длинный стол. Через минуту появился профессор Лев Владимирович Щерба - позже он стал академиком, - высокий, статный, немолодой, с редкой просвечивающей бородкой и жидкими усиками, в пенсне, на которое поминутно спадала прядь волос, отменно воспитанный, поздоровался с нами, как с серьёзными людьми, сел супротив нас за стол и ломающимся, каким-то юношеским голосом сказал:

- Ну вот. На чем мы там остановились в прошлый раз? (Он говорил что-то вроде «прёшлый», в произношении его было что-то от французского акцента.) Мы разбирали первую строчку этого... «Медного всадника» Пушкина... «На берегу пустынных вольн стоял он, дум великих польн...» Но пока мы ещё не выяснили, кто это стоит, полный великих дум?

- Пётр, - несмело предложил Обломиевский.

- Тут не сказано... Я сказал:

- Дальше сказано. - Нет, не сказано. Сказано просто: «И думал он». Опять «он»... «И вдаль глядел» и «думал он». Обломиевский сказал:

- Может быть, «он» - это медный всадник. - Нет, - возразил Щерба. - Медного всадника тогда ещё не было. Кроме того, он не стоит, а скачет... И там не он, а они: всадник и конь. Я не могу сказать, кто это - Он, если мы не учтём модальности суждения, обусловленного различием между логическим определением и образным выражением - поэтическим тропом, передающим не полную, а только вероятную связь между понятиями. Если обратимся к трудам Александра Афанасьевича, мы найдём там примеры сходных несоответствий...

Мы не знали, что такое модальность, впервые слышали про Александра Афанасьевича, потому что не знали, что так звали знаменитого ученого - Потебню.

В час дня Щерба встал, поклонился, спросил, придём ли мы в следующую среду. Мы сказали, что будем. В среду пришёл я один - Обломиевского не было. Тут понял я, почему он так настойчиво уговаривал меня посетить семинар Щербы.

Щерба пришел, поздоровался, сел за стол, ничего про Обломиевского не спросил.

- Ну вот. На чём мы там остановились в прошлый раз? На первой строчке «Медного всадника»: «На берегу пустынных вольн...» Я не знаю, что такое пустынные волны? Может быть, вы попробуете объяснить это...

- Пустынные,- сказал я, - это в смысле пустые, подобные пустыне, где ничего нет... - Это не так! В пустыне есть песок, дюны, в пустыне пальмы растут, качается караван верблюдов, кто-то ловит копье на скаку, как сказано у этого... Лермонтова. В пустыне - есть артезианские колодцы, есть львы, в пустыне добывают нефть - здесь мы снова встречаемся с особенностями эмфатической речи, с отличием образных поэтических выражений от точных значений слова. И хотя мы-то с вами хорошо знаем, что в пустыне много чего есть, мы воспринимаем слово «пустынный» в его переносном значении. Пустынный - где ничего нет. Это иносказание. Так же, как «полный великих дум». Думы - не наполняют. Наполнить можно сосуд, можно наполнить корзину, вагон, наполнить ванну, наполнить карманы. Наполнить думами человека - я не знаю, насколько это точно. Впрочем, есть выражение: хлопот полон рот. В сущности, только одно слово - на берегу - соответствует здесь своему самостоятельному значению... Хотя можно было бы употребить и другую форму: на береге... По аналогии с «на дереве», «на столе», а не «на столу», и не «на дереву».

Вообще у Щербы среди студентов была репутация чудака, и я не имел представления в ту пору, что занимаюсь с великим учёным, одним из основоположников современной структурной лингвистики, создававшим в ту пору учение о «грамматической связанности», или «грамматической отмеченности», о смыслах, которые мы улавливаем по конструкции фразы даже в тех случаях, когда подставляем слова, лишённые смысла. Так, при мне он придумал и велел мне написать на доске фразу «Кудматая бокра штеко булданула тукасетенького бокрёночка» - абсолютно понятную русскую фразу, несмотря на то что этих слов нет ни в русском и ни в каком другом языке. Потом «бокру» заменила «глокая куздра», но при мне была бокра!..

Первое время я томился, уговаривал однокурсников пойти хоть раз побывать на этих занятиях, но простаков вроде меня не находилось. А я мало-помалу так увлёкся этими занятиями, что жил не от воскресенья до воскресенья, а от среды до среды и посещал семинар в продолжение целых трёх лет до окончания университета. Я не могу сказать, что никто, кроме меня, никогда не навещал в эти часы фонетический кабинет, - это было бы неправдой, - но в основном на этих занятиях на одного профессора приходился один студент. И этим студентом был я. За три года мы прошли восемнадцать строк вступления к «Медному всаднику», но «по-настоящему» прошли только восемь. Да и то в них оставались не до конца выясненные вопросы. […]

После каждого занятия, положив перед собой лист бумаги и собираясь что-нибудь написать, я всё дольше задумывался над тем, какое слово мне написать, вспоминал заявления Щербы: «Я не знаю, как это сказать» и «Я не знаю, что это значит...» Да так задумался, что, ещё не научившись писать, я полностью разучился писать. Но когда входил в университетский коридор, влюблённо изображал Щербу. Конфузливо смеялся Обломиевский, и люди смеялись, и сам я смеялся, но благодарную память о занятиях со Щербой пронёс через всю жизнь.

Это был настоящий учёный. Он не готовое излагал - он вслух мыслил. Теперь-то я понимаю, сколько он дал мне, что это он приучил меня к бережному обращению со словом».

Андроников И.Л., «Кудматая бокра» / А теперь об этом, М., «Советский писатель», 1981 г., с. 54-56.