Публицистика
Публицистические произведения о проблемах и вопросах творчества
Мифы о творческих личностяхМифы, связанные с творческой деятельностью, теорией творчества и самими творческими личностями…
X
Социалистическое творчество советских писателей
«… умение писать - это же сугубо индивидуальное качество; научить писать нельзя, писать можно только научиться, да и то, если для этого обладаешь определёнными задатками. Очень трудно, если вообще это возможно, перенять что-либо у другого пишущего, и притом перенять так, чтобы не утратить самого себя, свою индивидуальность. (Подражание - статистически самая массовая стратегия творчества - Прим. И.Л. Викентьева).
Некоторые толкователи литературы и литературных процессов с восторгом восклицают, случается: «Такой-то пишет как Чехов, он советский Чехов! А тот - советский Куприн. А у третьего почерк Хемингуэя».
По-моему, скорбеть надо от подобных похожестей, а не восторгаться ими. Это же, в сущности, повторение, подражание, и как бы ни был хорошо написан рассказ «в манере Чехова, совсем как у Чехова», в сознании-то читателя останется всё-таки тот Чехов, Антон Павлович, а не его старательный подражатель; как бы ни было отлично написано нечто в манере Куприна и какое бы феерическое действие ни оказало оно единожды, - феерия будет длиться неделю, месяц, может, - год, а затем ёлочные огни погаснут, и в сознании читателя опять-таки останется первоначинатель, - в данном случае Куприн.
Можно у той или иной прославленной фирмы купить патент на производство швейных машин по её чертежам, на изготовление железнодорожных тормозов или ещё чего-нибудь такого - индустриального или строительного. Но нельзя получить лицензию на право писать хотя бы так, как писали Боборыкин или Кервуд.
Надо искать своё, собственное, - таков закон творчества, открывательства, сурово отличающийся от законов ремесленничества, где ловкость в повторении, в копировании, заимствовании - истинный залог успеха.
Искать надо своё, непременно своё. А поиск этого своего, собственного, следует начинать не с формы, к чему впопыхах зовут иные теоретики и практики, а с того, во имя чего отыскивается и соответствующая форма. […]
Древнейший спор о форме и содержании под тем или иным предлогом время от времени возобновляется и в наши дни. Я, в частности, стою за то, чтобы прежде всего рождалось содержание, возникала мысль, идея, которую автор собрался нести читателю. Не зря же, поминая заботу о совершенстве формы, говоря о форме, Л.Н. Толстой обронил в раздумье: «Недаром она. Но недаром тогда, когда содержание доброе». […]
Новое невозможно выдумывать, выкраивать из старого, его надо увидеть, до мелочей ощутить.
Но знаю, кому как, а мне, в частности, необходимо хорошо узнать того, кто послужит прототипом героя моего произведения. Если я его не встречу, то на худой конец мне должны о нем подробно рассказать.
«Над вымыслом слезами обольюсь», - сказал Пушкин. Но нельзя вымыслить художественно достоверное, реальное, не опираясь на большое, разностороннее знание подлинной жизни, её явлений, человеческих натур и характеров.
Но знаю, кто как, а я способен выдумывать и додумывать лишь в том случае, когда располагаю достаточным живым материалом.
Для романа «Молодость с нами» я придумал, что в нём должны встретиться и полюбить друг друга девушка-аспирантка и молодой рабочий-сталевар. Я придумал, что встреча должна состояться на заседании бюро райкома комсомола, членом которого является моя героиня. Молодого сталевара, по моему замыслу, на это заседание должна была привести необходимость держать ответ за какой-то проступок, за который сталевару надлежало получить строгий выговор, но чтобы, с другой стороны, этот поступок нёс в себе и нечто такое, что бы привлекло, заинтересовало, взволновало юную героиню.
Всё было бы хорошо, но никак не придумывался такой проступок, за который и наказывать надо и можно бы полюбить.
Пришлось отправиться на один из ленинградских заводов и порасспрашивать там, не знают ли комсомольцы чего-либо подходящего для меня. Мне охотно взялись помогать, даже папки с протоколами заседаний комитета комсомола разложили на столе: листайте, читайте, пожалуйста. Листал, читал, выслушивал рассказы, - ничего утешительного: проступки есть, но какие? Одному дали выговор за пьянку, другому за драку, третьему за прогул... Всё до крайности непривлекательное, неприятное.
Секретарь партийного комитета позже рассказал мне и такую историю. В главном пролете сталелитейного цеха, на высоте 11 метров, девушке-крановщице понадобилось перебраться из кабины одного крана в кабину другого. Перелезая, она задела пусковой рычаг, - кран пошёл, крановщица повисла в воздухе. Конечно, упала, но не на бетонный пол, не на изложницы и стальные отливки, а у неё хватило духа и сил задержаться, пока кран не дополз до кучи формовочной земли, и упасть на эту кучу.
Сломала два ребра, руку, но, полежав в больнице, поправилась, вернулась в цех.
Вот бы, говорил секретарь партийного комитета, переделать вам, товарищ писатель, эту деваху на парня, и описать её в общем-то весьма похвальную находчивость. И проступок, дескать, есть: нельзя в воздухе перелезать с одного крана на другой, и известный героизм проявлен. Вам ведь важно зерно, из него вы вырастите всё, что вам надобно.
Правильно, важно зерно. Но в данном случае необходимого зерна не было. Что в этой истории смогло бы привлечь мою героиню? Герой шлёпнулся бы с одиннадцатиметровой высоты, вот и всё. Сообразил, конечно, не разбился насмерть. Но всё же, что там ни говори, а шлёпнулся, шлёпнулся, - само уж это слово чего стоит. Выговор, верно, дать следует, а героического... Героического ничего.
Через какое-то время я пришёл в сталелитейный цех другого завода, стоял возле электроплавильной печи, беседовал со сталеварами о вычитанном из книжек фокусе старых ижорских литейщиков, которые якобы умели так ловко сунуть руку в расплавленный чугун и так скоренько ее из него вытащить, что рука отнюдь не страдала от жары в несколько сотен градусов (Фактическая ошибка - температура плавления чугуна лежит в диапазоне 1150 – 1300 градусов °C - Прим. И.Л. Викентьева).
Бригадир сталеваров ответил, что подобного у них не практикуется - совать руку в расплавленную сталь, но один из подручных, молодой паренёк, ребром ладони разрубает струю шлака, а в шлаке температура более тысячи градусов. Я спросил, где этот удалой подручный, - оказалось, что он попробовал недавно уже не шлак, а струю стали этак разрубить и сильно обжёг руку. «Ходит по больничному листу».
Так я и нашёл искомое. С моим героем случилось то же. Проделывая свой «опыт», он обжёгся, нарушил правила техники безопасности, нарушил комсомольскую и трудовую дисциплину, подвёл товарищей по бригаде, сам надолго из строя выбыл. Взыскания, безусловно, заслуживает. Но в то же время отношение моей героини к его проступку отнюдь не однолинейно. Таких отчаянных ребят юная аспирантка среди окружающих её не встречала. Молодой сталевар вызвал её любопытство, заинтересовал девушку. А мне только этого и надо было, дальше придумывалось легче».
Кочетов В.А., Кое-что из практики (Из бесед в Литературном институте имени А.М. Горького), в Сб.: Всеволод Кочетов, Публицистика, Воспоминания современников, Л., «Лениздат», 1976 г., с. 82-83 и 89-90.