Творческие работы «для себя» и «для них» по И.И. Кабакову

«Попробую вспомнить самостоятельную работу «для себя», а не «для них», потому что вся учёба, и в школе художественной, и в художественном институте, вся как бы была «для них», а не для себя, чтобы «они» были довольны, не выгнали (из школы, института), чтобы всё было похоже на то, что «они» требуют; и вот эта разведённость, несводимость для «них» и «для себя», окончательная и полная, уже была заложена в школе и институте.

Постепенно, как у дрессированного зайца, выработалась ясность того, что «им» от меня нужно, и, таким образом, само рисование, которое, по видимости, делал «я», было целиком «их» делом, делом педагогов и других образцов, включая Рафаэля и Рембрандта.

Всё это делалось и изготавливалось мною «для них», но как бы совсем помимо меня. Чтобы было сочетание и «для себя» и «для них» одновременно, такого я не помню ни разу, и от этого не помню никогда удовлетворения от работы и результата, а скорее облегчение - вот и на этот раз «провёл», опять сошло благополучно...

Но внутреннее желание узнать, что я такое, зачем я, что это за занятие, куда я втолкнут без моего «присутствия», всё время болезненно мучило меня, и, конечно, оно должно было проявиться прежде всего как нехудожественное дело, «неискусство».

Сейчас, уже постепенно и уже давно, я стал чувствовать себя «художником», но тогда, в те годы, я для себя был только слепым, беспомощным, загнанным человеком, потому что профессия художника была «для них», для их одобрения я делал «художественное».

Но зато то, что я стал пробовать и испытывать, потом стало моим собственным личным опытом, освоением безо всяких высоких и любых авторитетов и правил, за что я только сам нёс ответственность, не опираясь и не включаясь ни в одно «их» правило, во внешнем мире уже существующее.

Это отношение отчуждения, неслияния потом осталось навсегда, даже и тогда, когда я нашел, встретил «снаружи» не только мёртвые мучительные правила моих учителей, пугающую, страшную и непонятную продукцию последних сталинских «худорлов», но и современное нам тогда западное искусство и искусство 20-х, 30-х годов у нас.

Первое, что я «встретил» у себя, это появление бессознательного импульса - водить, махать карандашом и пером по небольшим, в страницу, бумажкам, когда при движениях непреднамеренных и бессвязных возникали изнутри, из психики какие-то импульсы, которые как-то соединялись с этими росчерками. Происходила после изготовления 5-6 таких листов какая-то разрядка мощной энергии, как бы идущей откуда-то из глубины меня. Предусмотреть результат этих движений пера, этих «маханий» было невозможно, он возникал сам по себе, но в его постепенно получавшейся конфигурации, узоре для меня как бы сохранялась память и переживания этой идущей из глубины энергии.

Хочется повторить, что «видеть» результаты такой работы было невозможно. Эта сетка хранила только память и то только мою для меня. «Снаружи» увидеть это я совершенно не мог. (Это были годы 53, 54, 55, 56, делал я это только зимой, придя домой после института; конечно, потом я узнал, что как стиль это имело название «абстрактный экспрессионизм» и своих классиков - Сулаж, Матье, Клайн и др.) Рисунков таких было штук
600-700, по счастью я их сохранил, и они вошли в альбомы «На серой бумаге» в группу «Четыре альбома».

Эти «изделия» были «органичны», «непредусмотренны», «неконтролируемы», «мои». Но у них был крупный недостаток - вернее, у меня по отношению к ним - в них не было «рефлексии», чем наделён я был сверх меры всегда, но тогда в особенности, и, делая эти рисуночки, я видел, что основная часть меня самого как бы не присутствовала в этом процессе, а отказаться от «сознания», рефлексии я не желал, у меня никогда не было радости освободиться и стать «естественным» идиотом, пусть даже и «художником».

Кабаков И., 60-70-е… Записки о неофициальной жизни в Москве, М., «Новое литературное обозрение», 2008 г., с. 11-13.