«Отчего так мало выдающихся ораторов?» по оценке Цицерона

«Я неоднократно присматривался к людям необыкновенным и одарённым необыкновенными способностями, и это навело меня на такой вопрос: почему среди всех наук и искусств красноречие выдвинуло меньше всего замечательных представителей?

В самом деле, в какую сторону ни обратишь своё внимание и мысли, увидишь множество людей, отличившихся в любой отрасли знаний, и знаний не мелких, а, можно сказать наиважнейших.  Если судить о знаменитых людях с точки зрения пользы или величия их деяний,  то кто не поставит, например, полководца выше оратора? А между тем, всякий  согласится, что в одном нашем государстве мы можем указать превосходнейших  военачальников чуть не бесчисленное множество, а выдающихся ораторов - едва  несколько человек.

Даже таких людей, которые своими мудрыми решениями способны вести и направлять государство, достаточно много выступило в наши дни, ещё больше - на памяти наших отцов, и тем более - на памяти предков, тогда как хороших ораторов очень долго не было вовсе, а сносных - едва найдётся по одному на каждое поколение. При этом не следует думать, что искусство красноречия уместнее сопоставлять с такими научными занятиями, которые требуют отвлечённого мышления и широкой начитанности, нежели с воинскими достоинствами полководца или рассудительностью хорошего сенатора: достаточно лишь посмотреть на такие науки, чтобы увидеть, как много учёных стяжало ими себе известность, и чтобы понять, как мало ораторов и в наши дни, да и во все времена.

Например, ты знаешь, что та наука, которую греки зовут философией,  признаётся лучшими учёными за прародительницу и как бы мать всех упомянутых  наук; и тем не менее, трудно даже пересчитать, сколько людей, с какими  знаниями, с какой разносторонностью и полнотою интересов, подвизались на  поприще этой науки, и не только в какой-нибудь отдельной её области, но  даже, насколько это возможно, в полном её составе, как исследуя её  содержание, так и систематически его излагая.

А так называемые математики?  Кому не известно, как труден для понимания их предмет, как отвлеченна, много  сложна и тонка их наука? Однако же и здесь явилось столько знатоков своего  дела, что, по-видимому, едва ли не всякий, хорошенько поработав над  предметом, вполне достигал своей цели.

А музыка? А изучение словесности,  которым занялись так называемые грамматики? Кто, предавшись этим предметам  со всем усердием, не узнал и не изучил их во всём их беспредельном объёме и  содержании?

Пожалуй, если я не ошибаюсь, изо всех тех, кто посвятил свои  силы этим благородным искусствам и наукам, всего меньше вышло замечательных  поэтов. Но если даже на этом поприще, на котором блестящие дарования  являются очень редко, тебе вздумается ради сравнения выбрать лучших как  между нашими соотечественниками, так и между греками, то все-таки хороших  ораторов найдётся гораздо меньше, чем хороших поэтов. Это должно казаться  тем более удивительным, что в остальных науках и искусствах познания  обыкновенно черпаются из отвлечённых и трудно доступных источников, в  красноречии же общие основы находятся у всех на виду, доступны всем и не  выходят за пределы повседневных дел и разговоров; потому-то в других науках  более ценится то, что менее доступно пониманию и представлениям  непосвященных, в красноречии же, напротив, нет порока больше, чем уклонение  от обыкновенного склада речи и от общепринятых понятий.

Несправедливо было бы также сказать, будто прочие науки больше привлекают к себе людей или будто изучение их сопряжено с большим наслаждением или с обширнейшими  надеждами и со значительнейшим вознаграждением. Я уж не буду говорить о  Греции, которая всегда стремилась быть первой в красноречии, и о пресловутом  отечестве всех наук, Афинах, где ораторское искусство было и открыто и  доведено до совершенства; но ведь и в нашем отечестве уж, конечно, ничего  никогда не изучали усерднее, нежели красноречие. В самом деле, по  установлении всемирного нашего владычества, когда продолжительный мир  окончательно обеспечил досуг, едва ли был хоть один честолюбивый юноша,  который бы не стремился постигнуть во что бы то ни стало искусство оратора.  При этом сначала, чуждые всяких теоретических познаний, не подозревая  существования никаких методов в упражнении и никаких правил в науке, они  доходили только до той ступени, которой могли достигнуть одним своим умом и  своими силами. Но впоследствии, послушав греческих ораторов, познакомившись  с их сочинениями, да прибегнув к помощи преподавателей, наши земляки  возгорелись просто невероятным усердием к красноречию. Этому содействовали  значительность, разнообразие и множество всевозможных судебных дел,  вследствие чего к познаниям, какие каждый приобрел своим личным прилежанием,  присоединялось частое упражнение, которое важнее наставлений всяких  учителей. А сулил этот род занятий те же награды, что и теперь, - и  популярность, влияние, и уважение. Что же касается природных дарований, то  уж в этом отношении наши земляки, как мы можем заключить по многим примерам,  далеко превзошли всех прочих людей какого угодно происхождения. Сообразив  все эти обстоятельства, разве мы не в праве дивиться, что во всей истории  поколений, эпох, государств мы находим такое незначительное число ораторов? […]

Но это объясняется тем, что красноречие есть  нечто такое, что даётся труднее, чем это кажется, и рождается из очень  многих знаний и стараний.

И точно, при взгляде на великое множество  учащихся, необыкновенное обилие учителей, высокую даровитость народа,  бесконечное разнообразие тяжб, почетные и щедрые награды, ожидающие  красноречие, какую можно предположить другую причину этого явления, кроме  как неимоверную обширность и трудность самого предмета? В самом деле, ведь  здесь необходимо усвоить себе самые разнообразные познания, без которых  беглость в словах бессмысленна и смешна; необходимо придать красоту самой  речи, и не только отбором, но и расположением слов; и все движения души,  которыми природа наделила род человеческий, необходимо изучить до тонкости,  потому что вся мощь и искусство красноречия в том и должны проявляться,  чтобы или успокаивать, или возбуждать души слушателей. Ко всему этому должны  присоединяться юмор и остроумие, образование, достойное свободного человека,  быстрота и краткость как в отражении, так и в нападении, проникнутые тонким  изяществом и благовоспитанностью. Кроме того, необходимо знать всю историю  древности, чтобы черпать из нее примеры; нельзя также упускать знакомства с  законами и с гражданским правом. Нужно ли мне ещё распространяться о самом  исполнении, которое требует следить и за телодвижениями, и за жестикуляцией,  и за выражением лица, и за звуками и оттенками голоса? Как это трудно само  по себе, показывает даже легкомысленное искусство комедиантов в театре: хоть  они и силятся владеть и лицом, и голосом, и движениями, но кто не знает, как  мало меж ними и было и есть таких, на которых можно смотреть с  удовольствием? Наконец, что сказать мне о сокровищнице всех познаний -  памяти? Ведь само собою разумеется, что если наши мысли и слова, найденные и  обдуманные, не будут поручены ей на хранение, то все достоинства оратора,  как бы ни были они блестящи, пропадут даром. Поэтому перестанем недоумевать,  отчего так мало людей красноречивых: мы видим, что красноречие состоит из  совокупности таких предметов, из которых даже каждый в отдельности  бесконечно труден для разработки. Постараемся лучше добиться, чтобы наши  дети и все, чьи слава и достоинство нам дороги, полностью представили себе  эту трудность задачи и поняли бы, что привести их к желанной цели никак не  могут те правила, учителя и упражнения, к которым прибегают нынче все, а  нужны какие-то совсем другие.

По крайней мере моё мнение таково, что невозможно быть во всех отношениях достохвальным оратором, не изучив всех важнейших предметов и наук».

Цицерон, Три трактата об ораторском искусстве, М., «Ладомир», 1994 г., с. 78-80.