Авторское самосознание / индивидуальность у византийских авторов

«… феномены «авторского самосознания» и «авторской анонимности» прослеживаются на античном материале. Что, если попытаться с помощью категорий […] поставить вопрос об авторском самосознании ранневизантийских историков, привлекая к анализу преамбулы византийских исторических сочинений?

Если историю Византии начинать с VI века, то при изучёнии преамбул нам придётся прежде всего обратиться к «Истории войн» Прокопия Кесарийского. Свой труд он начинает словами: «Прокопий Кесарийский описал войны, которые василевс ромеев Юстиниан вёл как с восточными, так и с западными варварами...»

Уже в этой формуле, по сути не отличающейся от зачина «отца истории» Геродота, проявляются основные элементы авторского самосознания: вычленивший себя (начав со своего имени) и свою тему (история войн) из «жизненного потока» автор. […]

Правомерность избранной темы сочетается с правомерностью обращения к ней именно Прокопия, по его словам, «более других способного описать» войны Юстиниана. Историк говорит о своём подходе к теме, определяя характер жанра в целом: «риторике... свойственно красноречие, поэзии - вымысел, а историку - истина». Соответственно, Прокопий присягает на верность истине, обязуясь излагать события так, как они происходили.

Преамбула к «Истории» Агафия, продолжателя и младшего современника Прокопия, обнаруживает, в основном, те же элементы авторского самосознания, что и у историка Велисария. Но как раз авторская индивидуальность, наполняющая одну и ту же схему неадекватным содержанием, отличает «зачин» Агафия от «вступления» Прокопия. Для обоих авторов история начинается с историка - подобно Прокопию, Агафий начинает с себя: «Прежде всего следует пояснить, кто я и откуда, ибо это обыкновение историков». Но если у Прокопия рассказ о себе ограничивается упоминанием собственного имени и претензией на наибольшую осведомлённость в сюжете (этого достаточно для автора, осознающего себя участником описываемых им событий, об остальном читатель узнает из дальнейшего повествования), то Агафий менее скромен: о себе он говорит больше. Дело, впрочем, не только и даже не столько в том, что себе историк уделяет больше внимания, чем его предшественник. Рассказ Агафия - это, в первую очередь, рассказ о себе-художнике Он сомневается в том, стоит ли ему, поэту, автору поэмы «Дафниака», браться за исторический труд. Агафий обстоятельно повествует о своих поэтических опытах. Вместе с тем он признаётся в том, что не хотел бы растратить всю свою жизнь на поэтические вымыслы, - отсюда решение обратиться к истории, в котором его поддерживают близкие».

Вычленяющему себя из ряда других авторов писателю свойственны поиски своего, особого места: «Я напишу историю не так, как это делается другими...»  Декларированное Агафием аутсайдерство влечёт за собой критическую оценку трудов предшественников: прежде историки не столько заботились об истине, сколько льстили властителям, так что если они когда-нибудь и сказали бы правду, то им всё равно бы не поверили.

То, что история, по Агафию, призвана обессмертить славу о деяниях человека, - лишь пространное следование канону, также как и сопоставление истории с другими жанрами, провозглашение своей верности истине. Но каноничность преамбулы не мешает у Агафия проявлению авторской индивидуальности: поэт Агафий подчёркивает близость истории прежде всего к поэзии (они сёстры и сродни друг другу). […]

Выделение себя и своего сочинения из ряда предшествующих служит Агафию доказательством его оригинальности: «... своим трудом я сделаю то, что ещё не было сделано другим». Агафий щепетильно отграничивает свою «Историю» от «Истории войн» Прокопия: «Поскольку большая часть событий времен Юстиниана точно описана ритором из Кесарии Прокопием, мне следует обойти молчанием то, что обстоятельно изложено; то же, что сверх этого, по возможности, следует рассказать».

Чикуров И.С., К проблеме авторского самосознания византийских историков IV-IX веков, в Сб.: Античность и Византия / Под ред. Л.А. Фрейберг, М., «Наука», 1975 г., с. 204-205.