Невысказанные мысли в трактовке с точки зрения конфуцианской культуры по Эзре Паунду

Эрза Паунд перевёл конфуцианский трактат «Да Сюэ» («Великое учение»).

«Основная часть трактата представлена своеобразным индуктивным рядом суждений, располагающим конфуцианские нормы поведения в определенном иерархическом порядке.

У Паунда сказано: Древние, желая выявить и распространить по всей империи тот свет, который происходит от заглядывания прямо в сердце и затем действия, сначала вводили в царстве доброе правление; желая доброго правления в царстве, они сначала добивались порядка в своих семьях. Желая порядка в доме, они сначала воспитывали себя; стремясь воспитать себя, они выправляли свои сердца, они искали точные словесные определения их невысказанным мыслям (тонам звучания сердца); желая достичь точных словесных определений, они расширяли свои знания до предела. Это совершенство знания коренится в распределении вещей по органическим категориям.

В приведённом пассаже изложен порядок организации конфуцианского космоса, всеобщая связь природного и социального, внешнего и внутреннего, на которую недвусмысленно указывает последнее суждение. Словами «распределять вещи по органическим категориям» Паунд передаёт конфуцианский термин гэ у, обычно переводимый как «изучение вещей». На самом деле речь идёт не о некоем подобии научного подхода к явлениям, но об оценке последних с позиций конфуцианской морали (о методах такой оценки конфуцианцы спорили). Паунд же, как видим, подчёркивает идею органического единства мира.

Помимо термина гэ у Паунд по-своему толкует ещё одну конфуцианскую категорию, именуемую в его версии «точным словесным определением невысказанных мыслей». Так Паунд трактует понятие чэн, эквивалентом которого в европейских языках чаще всего называют «искренность».

В действительности перед нами термин гораздо более ёмкий. Нетрудно уже догадаться, что «искренность» китайцы считали не исключительным достоянием человека, но свойством всего космоса. Как сказано в «Чжун Юн», «искренность - путь Неба», и «только высшая искренность способна производить благие перемены в мире».

Искренность по-китайски есть основа и принцип «всеобщего процесса» и в отличие от европейского понимания искренности касается не только и не столько самовыражения человека, сколько отношения человека к миру.

Оттого паундовская трактовка искренности-чэн как «точного определения слова» в известном смысле лучше передает её смысл, чем буквальный перевод. Европейцы склонны противопоставлять искренность словесным клише, искать искренность за фасадом этикета. Конфуциански воспитанному человеку такая искренность показалась бы оскорбительной фамильярностью.

Особенность, быть может самая интригующая для европейского ума, китайской культуры состоит в том, что для китайцев соблюдение церемониальных формул, верность принятым нормам словоупотребления и есть самый надёжный признак «искренности» человека. Критерием искренности служит традиция, требующая той высшей искренности слова, в которой сходятся личное и сверхличное, субъективное и объективное.

Для китайского автора слово есть не средство, а цель, и он занят прояснением, «обновлением» его исконного сокровенного смысла. Паунд, не упуская случая подчеркнуть традиционализм конфуцианства, придаёт ему явственную поэтическую окраску.

Для Паунда конфуцианский мудрец, находящий «точные словесные определения невысказанным мыслям», - прототип истинного поэта, наделённого почти божественной миссией «очищать говор племени».

Малявин В.В., Китайские импровизации Паунда, в Сб.: Восток – Запад: исследования, переводы, публикации, М., «Наука», 1982 г., с. 268-269.