А.С. Пушкин – гений поэзии по оценке Д.С. Лихачёва

Лихачёв Д.С: «Почему именно Пушкин стал знаменем русской культуры, как Шевченко - украинской, Шекспир - английской, Данте - итальянской, Сервантес - испанской? Если бы пришлось определять день Праздника русской культуры, то лучшего дня, чем день рождения Пушкина, и искать бы не пришлось!

В истории русской культуры можно было бы назвать десятки имён художников не менее гениальных, но среди них нет имени более значительного для нашей культуры, чем имя Пушкина. Хотя понять русский характер нельзя без Пушкина, но этот характер нельзя понять и без Л. Толстого, без Достоевского, без Тургенева, а в конце концов и без Лескова, без Есенина, без Горького... Но Пушкин - гений, сумевший создать идеал нации. Не просто «отобразить» национальные особенности русского характера, а создать идеал русской национальности, идеал культуры.

Пушкин - это гений возвышения, гений, который во всём искал и создавал в своей поэзии наивысшие проявления: в любви, в дружбе, в печали, в радости, в военной доблести. Во всем он создал то творческое напряжение, на которое только способна жизнь. Он высоко поднял идеал чести и независимости поэзии и поэта.

Наконец, Пушкин - величайший преобразователь лучших человеческих чувств. В дружбе он создал идеал возвышенной лицейской дружбы, в любви - возвышенный идеал отношения к женщине - Музе («Я помню чудное мгновенье...»). Он создал возвышенный идеал самой печали. Три слова - «печаль моя светла» - способны утешить тысячи и тысячи людей. Он создал поэтически-мудрое отношение к смерти («Брожу ли я вдоль улиц шумных...»). Он открыл возвышенное значение памяти и воспоминаний. Поэзия его полна высоких воспоминаний молодости. Воспоминания молодости сливаются с памятью русской истории. Никто из поэтов не посвящал русскому прошлому столько произведений - и эпических, и драматических, и лирических в стихах, и лирических в прозе. Именно в воспоминаниях у Пушкина родится притягательный горький опыт прошлого и мудрое объяснение настоящего.

Он создал основные живые человеческие образы русской истории - Бориса Годунова, Петра, Пугачёва... Он создал их, как бы угадав в них основную коллизию русского исторического прошлого: народ и царь-деспот. Он дал основное направление русскому роману XIX века - «усадебному роману», как бы распределив в нем основные роли: Онегин и Татьяна - это своего рода конфликтные центры, которые мы найдём у Гончарова, Тургенева и многих других русских классиков. […]

Пушкин в кратчайшей и выразительнейшей форме воплотил основные достижения поэзии мировой. Дал как бы символы наивысших достижений мировой литературы: «К Овидию», «Из Катулла», «Подражание Корану», «Суровый Дант не презирал сонета...», «Из Гафиза», «К переводу Илиады», «Из Анакреона», «Подражание арабскому», «Отцы-пустынники и жены непорочны...», «Песни западных славян» и гениальные по проникновению в самую суть художественных произведений «Сцена из Фауста», «Каменный гость» и многое другое. Не случайно он считал Россию «судилищем» европейской культуры - её истолковательницей... и ценительницей... Возвышение духа - вот что характеризует больше всего поэзию Пушкина. […]

Могут спросить, как величие Пушкина согласуется с тем, что порой он сам мог быть «ничтожен» среди ничтожных. Он сам писал в стихотворении «Поэт»: «...и меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он». Всегда ли в собственной жизни он был возвышен? Не нужно спрашивать. Это не должно нас интересовать. Цветы растут, и они прекрасны. Разве должны мы пачкать их огородной землей? Он сам творил свой человеческий образ, заботился о его простоте и обыденности. Этого не следует забывать. Он хотел быть «как все». Более того, если бы Пушкин оказался застегнут в редингот проповедника на все пуговицы и крючки, уверен, его поэзия лишилась бы известной доли своей притягательности. Поэт в какой-то мере должен быть «ничтожен» в жизни, чтобы поэзия его приобрела подлинное обаяние возвышенности. Как человек, он не мог ходить на котурнах, ибо это создало бы преодолимую дистанцию между ним и нами. Он играл в наши игры, чтобы суметь завладеть нами в чем-то самом значительном. Творчество всегда преображение, всегда рождение из сора (напомню ахматовское: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...»). На чистом мраморе не растут цветы. И «обыкновенность» Пушкина - человека среди обыденности других людей - другое, таинственное, носящее печать вневременности. […]

Нам необходимо хоть немного пройти вместе с Пушкиным по путям, оставленным им для нас в своей поэзии. Он служит нам и в любви, и в горести, и в дружбе, и в думах о смерти, и в воспоминаниях. Это первый поэт, который открывается нам в детстве и остается с нами до смерти. «Пушкин - это наше всё», - сказал о нём Аполлон Григорьев. И он был прав, потому что преобразующая и возвышающая сила поэзии Пушкина находит нас во все ответственные моменты нашей жизни. […]

Посредственность всегда агрессивна по отношению к таланту. Знаменитый и хорошо исследованный комплекс неполноценности. Я никогда не верил в то, что бездарности, мелкие и тщеславные люди в глубине души, где-то там, в дальних тайниках её, не осознают своей ущербности. В этом - один из истоков фашизма, то, о чем мы уже говорили. В драме «Моцарт и Сальери» тоже очень чётко прослежено, почему таланты всегда под угрозой атаки. В новое издание книги «Письма о добром и прекрасном» хочу включить письмо о зависти. Там будет сказано примерно следующее: если человек установил мировой рекорд в поднятии тяжести, ему вряд ли кто-либо завидует. Скорее - восторгаются. Начните в уме перечислять всё, чему вы можете позавидовать, и выяснится, что чем ближе чей-то успех или достижение к вашей работе, к вашей специальности, жизни, тем сильнее и близость зависти. Ужасное чувство, от которого страдает прежде всего тот, кто завидует. Единственный способ избавиться от него - развивать собственные индивидуальные склонности, свою собственную неповторимость в окружающем мире. Зависть развивается прежде всего там, где вы не отличаете себя от других. Завидуете - значит, не нашли себя...»

Лихачёв Д.С., Самвелян Н.Г., Диалоги о дне вчерашнем, сегодняшнем и завтрашнем, М., «Советская Россия», 1988 г., с. 50-55 и 58-59.