Германия
Немецкий писатель.
Лауреат Нобелевской премии по литературе 1929 года.
В 1933 году писатель вместе с семьей эмигрирует из нацистской Германии в Швейцарию, а позже - в США.
Когда Томас Манн уехал из Германии, доктор Геббельс ему вдогонку сказал по радио: «Немецкая культура обойдётся без этих еврейских припевал». А Томас Манн ответил, тоже в радиопередаче: «Немецкая культура там, где я...».
«Внутренний диалогизм характеризует стиль мышления Манна: его мысль, как правило, идёт путями параллельного развертывания различных точек зрения и интеллектуальных позиций, в процессе которого они всё более уточняются и выявляется их общность или, напротив, несовместимость. Эта черта отмечает не только романы и новеллы Манна (где каждый герой, как в традиционном философском диалоге персонифицирует определённую мировоззренческую категорию), но и его эссе: последние строятся как обсуждение, в котором окончательная позиция Манна не всегда поддаётся вполне однозначному выявлению. Путь Манна как мыслителя, начавшийся под сильным влиянием Шопенгауэра, Ницше, Вагнера и общей культурной ситуации немецкого «конца века», весь стоит под знаком непрекращающегося движения к более гуманистической и плодотворной мировоззренческой ориентации. В основном Манн работает над преодолением психологии декаданса, глубоко им пережитой. В себе самом Манн видит орудие критического самоочищения немецкой «бюргерской» культурной традиции, а в своём творчестве - инструмент «самоопределения (понимаемого в духе этики позднего Гёте) через самопознание. Художественный метод Манна характеризуется повышенно сознательным отношением к творчеству и творческому процессу.
Это проявляется двояко:
1) в его произведения вводятся прямые рассуждения о сущности и по поводу творчества; создание произведения сопровождается рефлексией, которая входит интегральной частью в само произведение;
2) исключительным содержанием произведений становится проблематика искусства и творчества, которая выполняет у Манна роль универсального символа, вмещающего в себя более или менее значительную общественную тематику.
Бытие художника, представленного как творческая личность и творящего свою жизнь как произведение искусства, выступает у Манна как аналог самых различных социальных явлений: проблематика психологии художника раскрывается на образах монарха («Королевское высочество») или авантюриста («Признания авантюриста Феликса Круля»), библейских героев (тетралогия «Иосиф и его братья») или средневековых аскетов («Фьоренца», «Избранник») и т. д. С другой стороны, социальная проблематика оформляется как изображение жизни и творчества художника («Доктор Фаустус»). Для метода Манна характерна автопортретность образа художника, стоящего в центре его произведений; притом это автопортрет не буквальный, а преображенный, экспериментальный, являющийся продуктом транспозиции своего «я» на разные ситуации, разные эпохи и с заменой ряда черт на противоположные».
Аверинцев С.С., София-Логос. Словарь, Киев, «Дух и Литера», 2006 г., с. 288-289.
А в 1947 году появляется на свет его роман «Доктор Фаустус», главный герой которого во многом повторяет путь Фауста, несмотря на то, что действие романа происходит в XX веке.
«Интерес к творческому процессу у Томаса Манна был столь силён, что он написал большую работу о том, как создавал свой роман «Доктор Фаустус», назвав эту обширную статью «Роман одного романа». Он не побоялся, вопреки всем традициям, выступить историком и исследователем своего собственного творчества.
Что бы сказали Ибсен и Чехов, прочтя хотя бы такое признание Томаса Манна, работавшего над созданием философского романа о музыканте и музыке: «Удивительно много хлопот доставила мне музыкальная техника, овладеть которой я безусловно обязан был хотя бы настолько, чтобы специалисты не стали надо мной издеваться». Чехова и Ибсена, вероятно бы, покоробило это постоянное стремление писателя приобщать читателя ко всем тайнам творчества, пускать всех за «кулисы», обнажать свои сомнения и приёмы.
Откровенность Томаса Манна (иногда даже очень щедрая на подробности) была вызвана, разумеется, не его личным характером, полным сдержанного достоинства, целомудрия и самодисциплины, а его философским интересом ко всем аспектам бытия, в том числе и к своему собственному «я». Тщательные наблюдения за собой, за своим творческим процессом Манн ведёт для того, чтобы понять и уловить все стороны действительности, все слои жизни, все оттенки мышления, понимая всю глубину и неисчерпаемую сложность взаимоотношения художника и действительности».
Гор Г.С., Самонаблюдения писателей как материал психологии творчества, в Сб.: Содружество наук и тайны творчества / Под ред. Б.М. Мейлаха, М., «Искусство», 1968 г., с. 178.
«Критики (как, возможно, и автор) думают и думали, что в «Докторе Фаустусе» показана гибель музыканта, захотевшего разрушить рамки своего искусства, иначе говоря, спета отходная всякому левацкому, формалистическому, абстрактному, оторванному от жизни новейшему западному искусству. В герое своего романа, композиторе Леверкюне, Томас Манн, показал стремление этого героя создать небывалую музыку (типа знаменитой додекафонии австрийского композитора Шёнберга), заставил его как бы «продать душу чёрту» (отсюда обращение к старому фольклорному образу Фауста) и погибнуть страшной смертью от болезни, которую в XVIII веке ещё не умели лечить, да вряд ли полностью побеждают и сейчас. К сожалению, именно такую узкую трактовку дала книге Томаса Манна и товарищ Мотылёва в журнале «Новый мир», сведя глубину её к школьной морали.
Но гениальный роман Томаса Манна был бы выстрелом из пушки по воробью, если б всё его значение свелось к выпаду против такого преходящего явления, как формалистические загибы в искусстве, самим временем обреченные на отмирание. Нет, хотел или не хотел этого Томас Манн, в романе его во всю глубину и ширину поставлена совсем иная тема, несравненно более важная для нас и для всей эпохи: тема сущности творческого акта.
Вовсе не в том дело, какую именно музыку писал Леверкюн, а в том дело, что Томас Манн показал его творцом и весь роман строится на описании того великого и страстного напряжения, с помощью которого нормальный человек выходит за рамки ординарной человеческой нормы и становится как бы сверхнормальным, становится творцом-новатором, созидателем ещё не существовавших до него ценностей.
Показав творческий акт как нечто «теургическое», говоря языком стародавней метафизики, то есть не присущее нормальному человеческому существу, а как бы требующее выхода его, вырастания его над своей нормой, над отпущенными ему природой возможностями, роман Томаса Манна естественно подводит мысль к необходимости расплаты чем-то за небывалое счастье, за дар человека творить, выделяющий его среди других людей, этого дара не имеющих.
В процессе писания этого романа и до него Томас Манн внимательно изучал судьбы многих больших творцов, и не одних только музыкантов. Каждый из них расплачивался за счастье создавать новые миры, то есть за роль «теурга», создателя, превышающую норму человека: одни умирали, не дожив до сорока лет, в нищете, одиночестве, отверженности; другие сами кончали свою жизнь, не в силах её нести дальше; третьи сходили с ума, заболевали страшной болезнью; и почти во всех случаях жизнь большого творца была трагической жизнью.
Великий старец, окруженный всемирным почитанием, Лев Толстой уходил умирать на проезжую дорогу, и эта необычная смерть поднимала занавес над тяжёлой драмой, какую он переживал. Другой великий старец, любимый Томасом Манном, казалось бы, вырвался из заклятого круга - умер на собственной постели, нормально «смежив очи», как поэтически выразился о нём наш поэт Боратынский, только лишь попросив перед смертной минутой - «больше света» («Mehr Licht») - легендарные последние слова Гёте.
Но и Гёте не был исключением, а лишь подтверждением неизбежности расплаты за творчество: не зря он прожил со своей теорией отречения («Entsagung»), отказываясь от больших и малых радостей жизни, от любви и ценою этих постоянных отказов как бы откупаясь мелкой монетой от необходимости пожертвовать главным, пережить трагедию утраты творчества.
Внимательно изучив эти жизни, Томас Манн и легенду о Фаусте, - повторяю, хотел или не хотел он этого, - расшифровал по-своему: средневековый доктор продал душу чёрту за возвращение молодости, за продление жизни; а его новейший «Доктор Фаустус», молодой композитор Леверкюн, «продаёт душу черту» за право на творчество. И проблема творческого дара, поставленная в самую современную для этого эпоху, получает в книге - неосознанно для самого автора - чудовищный ответ: за творчество, как за сверхнормальное состояние человеческой психики, надо расплачиваться гибелью. Зло - болезнь, сумасшествие, несчастие, трагедия берут от человека свою плату, свою «компенсацию» за счастье творить».
Шагинян М.С., Судьба творца / Зарубежные письма, М., «Советский писатель», 1977 г., с. 444-446.
«Великий человек - это общественное бедствие», - говорят китайцы. Особенно великий человек - немец. Разве не был Лютер общественным бедствием? Разве не был им Гёте? Приглядитесь к нему, сколько ницшеанского имморализма заключено уже в его природолюбивом антиморализме!».
Томас Манн, Письма, М., «Наука», 1975 г., с. 236.
Характерный фрагмент из болтливого романа Доктор Фаустус:
«Демонического начала, хотя я отнюдь не собираюсь отрицать его влияния на человеческую жизнь, я всегда чурался, инстинктивно его избегал, не чувствуя ни малейшей склонности отважно спускаться к силам тьмы или самонадеянно вызывать их из бездны, а если волею судеб они порой искушали меня, я им и пальца не протягивал. Этому своему убеждению я приносил немало жертв, идеальных и меркантильно-житейских, - так, я без малейших колебаний до срока отказался от любезной моему сердцу педагогической деятельности, как только понял, что она не идёт в ногу с запросами и духом нашего исторического развития. В этом смысле я собой доволен. Но такая решительность, или, если угодно, ограниченность моей натуры, тем более заставляет меня сомневаться, по плечу ли мне тот урок, который я себе задал. Не успел я взяться за перо, как с него уже сбежало слово, втайне смутившее меня, слово «гениальность». Я говорил о музыкальном гении моего покойного друга. Впрочем, слово «гений», хотя и сверхмерное, всё же обладает благородным, гармоническим, по-человечески здравым звучанием, и поскольку я, обыкновенный человек, и в мыслях не имею считать себя причастным к этим высоким сферам или исполненным divinis influxibus ex alto (По латыни: «божественным вдохновением» - Прим. И.Л. Викентьева), то у меня, собственно, нет разумного повода страшиться этого слова, как нет причины страшиться благоговейно, радостно и почтительно говорить о гениальности. Похоже, что так. И тем не менее нельзя отрицать, да это никогда и не отрицалось, что в сияющей сфере гения тревожно соприсутствует демоническое начало, противное разуму, что существует ужасающая связь между гением и тёмным царствоми, наконец, что именно поэтому эпитеты, которые я старался к нему приложить: «благородный», «здравый», «гармонический», - не совсем подходящие эпитеты, даже когда - с болью решаюсь я на такое разграничение - речь идет о чистой, неподдельной гениальности, которою Господь Бог благословил (или покарал?) человека, а не о гениальности гибельной и порочной, о грешном, противоестественном сжигании своих талантов, о мерзостном выполнении богопротивной сделки...».
Томас Манн, Новеллы; Доктор Фаустус (роман), М., «Аст», 2009 г., с. 254-255.
Регистрация на конференц
Страница конференции во ВКонтакте: 
