Поэтическое состояние по Полю Валери
Поль Валери прочитал этот доклад в Оксфордском университете, цитирую фрагмент:
Посмотрим сначала, в чём состоит первый, всегда случайный толчок, (всегда случайный - автор текста этого нигде не доказывает – Прим. И.Л. Викентьева) толчок, который должен построить в нас поэтический механизм, и прежде всего - в чём заключаются его эффекты. Проблему можно представить так: поэзия есть искусство речи; определённые комбинации слов способны вызывать переживание, которого другие комбинации не вызывают и которое мы назовем поэтическим. Что же это за переживание?
Я узнаю его в себе по тому признаку, что все возможные объекты привычного мира, внутреннего и внешнего,- различные существа, события, эмоции, действия,- наружно не изменяясь, вдруг оказываются в непостижимой, но изумительно точной связи с закономерностями нашей общей чувствительности. Иными словами, эти знакомые предметы и сущности - или, лучше сказать, образы, их представляющие,- каким-то образом изменяются в своей значимости. Их отзвучности, их ассоциации в корне отличны от тех, какие должны возникать в обычных условиях; они стали, если можно так выразиться, омузыкаленными, вступив в отношения обоюдного резонанса и некоего гармонического соответствия. Поэтический мир, увиденный под этим углом, обнаруживает немало общего с нашими предположениями относительно мира сна. Поскольку мы заговорили о сне, я мимоходом отмечу, что начиная с романтизма, по причинам вполне объяснимым, в новое время происходило смешение понятий сна и поэзии. Ни сон, ни греза не являются непременно поэтическими; они могут быть таковыми; но образы, создаваемые в расчете на случай, лишь волею случая становятся образами гармоническими.
Как бы то ни было, вспоминая о сновидениях, мы убеждаемся, на основании общего и постоянного опыта, что наше сознание может бьть захвачено, наводнено, до пределов насыщено порождениями некоего бытия, чьи предметы и сущности кажутся, правда, теми же, что и при бодрствовании, хотя их значимости, их отношения, формы их превращений и перестановок в корне меняются и с несомненностью демонстрируют нам, как своего рода символы или аллегории, мгновенные колебания нашей общей чувствительности, не контролируемой чувствительностью специальных органов чувств. Так же примерно складывается, развивается и, наконец, рассеивается в нас и состояние поэтическое.
Отсюда явствует, что поэтическое состояние есть состояние абсолютно непредсказуемое, (непредсказуемое - автор текста этого нигде не доказывает – Прим. И.Л. Викентьева) неустойчивое, стихийное, эфемерное, что мы утрачиваем его - как и его обретаем - чисто случайно. Этого состояния ещё недостаточно, чтобы сделать кого-то поэтом, так же как недостаточно увидеть во сне драгоценность, чтобы найти её по пробуждении сверкающей на полу. Назначение поэта - пусть слова мои вас не смущают - отнюдь не в том, чтобы испытывать поэтическое состояние: это - его частное дело. Его назначение - вызывать то же самое состояние у других. Поэт узнаётся - во всяком случае, свой узнает своего - по тому очевидному факту, что читатель им вдохновляется.
Вдохновение есть, строго говоря, некая даровая прерогатива, которою читатель наделяет своего поэта: читатель приписьвает нам сверхъестественные заслуги тех сил и тех чаровании, которые себя в нем выказывают. Он ищет и в нас находит сказочную причину своих восторгов. Но поэтический эффект и искусственный синтез этого состояния в каком-либо произведении-отнюдь не одно и то же; это вещи столь же различные, насколько различны чувство и действование. Последовательное действие гораздо сложней любых порождений минуты, особенно если должно осуществляться в такой условной сфере, как сфера речи. Вы заметили, вероятно, что в моих рассуждениях забрезжила здесь та самая абстрактная мысль, которую обыкновение противопоставляет поэзии. Мы сейчас к ней вернемся. А пока я хочу рассказать вам одну действительную историю, чтобы дать вам почувствовать,- как почувствовал сам, удивительнейше отчетливо,- всю несопоставимость поэтического состояния (или эмоции), даже творческого и самобытного, с созданием произведения. Я поделюсь с вами весьма замечательным наблюдением, которое проделал над собой около года назад.
Я вышел прогуляться, чтобы в пестроте уличных впечатлений немного рассеяться после утомительной работы. Я шёл по своей улице, когда внезапно меня захватил некий ритм, который не давал мне покоя и вскоре вызвал ощущение какого-то чужеродного автоматизма. Точно кто-то воспользовался в своих целях моей жизненной машиной. Затем к этому ритму подключился второй и с ним сочетался; и два эти порядка связались какою-то поперечной связью (другого слова я подыскать не могу). Она сочетала движение моих шагающих ног с некой мелодией, которую я напевал или, лучше сказать, которая напевалась моим посредством. Эта комбинация непрерывно усложнялась и вскоре превзошла своей сложностью всё, что могли бы позволить мне внятно воспроизвести мои обычные ритмические способности. Ощущение чуждости, о котором я говорил, стало теперь почти мучительным, почти что тревожащим. Я не композитор; с музыкальной техникой я совсем не знаком; и вот мною завладевает многоголосая тема такой усложненности, о которой поэту не дано и мечтать. Я говорил себе, что стал жертвой недоразумения, что вдохновение ошиблось адресом, поскольку такой дар мне был не под силу: в композиторе он безусловно обрёл бы значимость, форму и длительность, тогда как во мне эти сходившиеся и расходившиеся голоса совершенно напрасно являли свое творение, чья сложная и упорядоченная последовательность изумляла и отчаивала мое невежество.
Минут через двадцать чары внезапно рассеялись, оставив меня на берегу Сены недоумевающим, как утка из сказки, которая вдруг замечает, что из снесенного ею яйца вылупился лебедь. Лебедь улетел, а моя озадаченность сменилась раздумьем. Я знал, разумеется, что ходьба нередко способствует во мне активной выработке идей и что между моей походкой и моими мыслями образуется определённая двусторонняя связь: мои мысли изменяют походку, а походка стимулирует мысли - явление, что говорить, весьма замечательное, но в какой-то мере понятное. Различные темпы наших реакций явно приводятся в соответствие, и, что особенно любопытно, приходится допустить возможность взаимозависимости между чисто мускульным режимом действования и разнообразием порождаемых образов, суждений и абстракций. Но в случае, о котором я вам рассказываю, процесс ходьбы отнюдь не вызвал во мне появления тех образов, тех неслышимых слов и тех зачаточных действий, какие мы именуем идеями, но передался моему сознанию через достаточно сложную систему ритмов.
Поль Валери, Поэзия и абстрактная мысль / Об искусстве, М., Искусство, 1993 г., с. 319-321.
